«Пензенский синдром»

События последних месяцев, связанные с уходом в подземный затвор в Пензенской области группы верующих под руководством Петра Кузнецова (возможно, бывшего монаха), вызвали широкий общественный резонанс. Очевидно, что группа Петра Кузнецова не единственная, существуют и другие радикально настроенные православные и псевдоправославные группы. Их члены активны, их влияние распространяется на различные регионы России, и даже на сопредельные страны, такие как Белоруссия.

Приходится признать, что сегодня именно такие группы, а не так называемые тоталитарные секты или движения протестантского толка, представляют главную угрозу для единства Русской Православной Церкви и для духовной безопасности нашей страны. Причины их появления и широкого распространения вызывают удивление и недоумение. Более того, ни у государственной, ни у церковной власти нет сейчас четкого объяснения этих причин. Поэтому необходимо еще раз задуматься над тем, почему это происходит, и что мы должны сделать, чтобы такие группы не появлялись на православной почве.

Прежде всего, нужно отметить, что появление групп, подобных пензенской, характерно не только для нашего времени. Русская церковная жизнь XIX–XX веков знала много примеров такого рода. Они были на слуху у церковных деятелей и миссионеров начала ХХ века и даже 1920–40-х годов, но позднее вышли из поля зрения церковноначалия. Первой документально зафиксированной подобной группой были «серафимовцы», появившиеся на Псковщине в 1870-х годах и получившие свое название от имени иеромонаха одного из местных монастырей Серафима, которого они почитали как одного из библейских пророков. Этот Серафим учил, что Второе пришествие уже совершилось и спаслись только его последователи. В 1900-е и 1910-е годы заявили о себе сразу два подобных движения: «иоанниты» в центральном Черноземье и «иннокентьевцы» в Молдавии. Первые считали, что Сама Святая Троица воплотилась в протоиерее Иоанне Кронштадтском, а вторые — что воплощением Бога является их лидер иеромонах Иннокентий. Советское время дало целый веер подобных движений: в 1920-е и 1930-е годы появились «федоровцы» (центральное Черноземье), «ильинцы» (Белоруссия), «стефановцы» (или «подгорновцы»; восточная Украина), «николаевцы» (Мордовия) и другие.

При всем разнообразии географии и обстоятельств возникновения эти движения объединял ряд существенных черт. Во-первых, обостренный эсхатологизм — ожидание скорого пришествия Христа или учение о том, что пришествие уже совершилось и началось Царство праведников. После революции 1917 года такой эсхатологизм, как правило, приобретал четко выраженную антисоветскую окраску: сама советская власть ассоциировалась у представителей этих движений с властью антихриста. Во-вторых, для них была характерна в целом изоляционистская модель поведения. Она выражалась в запретах детям посещать школу после 3–4 класса, в отказе участвовать в переписи населения, принимать удостоверения личности (паспорт, трудовую или профсоюзную книжку), вступать в колхоз, пользоваться сельскохозяйственными машинами, употреблять в пищу продукты, произведенные после определенного года. В крайних случаях дело доходило до группового затвора и самоубийств.

Подчеркнем, что групповой затвор не был изобретен пензенскими сидельцами. К таким формам изоляционистского поведения не раз прибегали околоправославные группы в разных частях страны на протяжении всего советского периода. В 1940-е годы к затвору в своих домах прибегли около полутора тысяч человек в Рязанской, Орловской и Воронежской областях. С несколько меньшим размахом подобное повторилось в центральном Черноземье в конце 1950-х годов. Наконец, в-третьих, для этих движений было характерно представление о том, что их лидер — пророк или даже воплощенный Бог, Христос, пришедший на землю.

Последняя черта сближала перечисленные группы с «христовщиной» (хлыстовством), которая возникла в конце XVII века в недрах русского раскола и также учила о том, что в ее лидерах воплощается Христос или Богородица. Это типологическое сходство прекрасно видели современники. Например, митрополит Антоний (Храповицкий) прямо говорил об «иоаннитах» как о группе «хлыстовской разновидности». Однако между традиционным хлыстовством и названными выше околоправославными группами не было прямой связи. На рубеже XIX–XX веков появилось и стало набирать силу своего рода новое хлыстовство, не отколовшееся от старого, а возникшее заново.

Важно отметить, что в советский период эти группы существовали на краю церковной жизни. Они появлялись при обычных приходских церквах или при монастырях. В 1920-е годы они очень часто выступали как последовательные борцы с «обновленчеством». Дискуссии о том, принадлежат ли движения «иоаннитов», «подгорновцев» и других подобных им к Русской Православной Церкви, или это — уже секты, велись среди духовенства и епископата и в 1920-е годы, и в начале 1930-х годов. Окончательное размежевание их с Церковью произошло только в 1940-е годы, когда ново-хлыстовские движения осознали Русскую Православную Церковь как «церковь антихриста» и сформировали свою «катакомбную» религиозную субкультуру, в которой уже не существовало священства и таинств, в которой были обострены эсхатологические ожидания и изоляционистское поведение. Эта субкультура последовательно противопоставляла себя традиционной религиозной культуре Русской Церкви, но это не означало, что она не влияла на ее прихожан. Напротив, такое влияние было очень интенсивным и крайне беспокоило православный епископат в 1940–1950-е годы.

Свидетельства этого можно найти даже на страницах «Журнала Московской Патриархии» за эти годы. Епископы собирали информацию о ново-хлыстовских группах, активно сами проповедовали, предостерегая своих прихожан от их влияния. Характерно, что именно такие группы воспринимались епископатом того времени как главный и наиболее агрессивный противник Православной Церкви. Причины их распространения они усматривали в массовом закрытии церквей, а также в пассивности и богословской малограмотности большей части духовенства Патриаршей Церкви. Священный Синод Русской Церкви только в 1947–1949 годах дважды касался этой темы, пытаясь активизировать миссионерскую работу и начать издание миссионерской литературы. Однако в условиях продолжавшихся гонений со стороны власти борьба с ново-хлыстовскими движениями была фактически заблокирована. (Подробнее о «катакомбной субкультуре» советского времени, о ее влиянии на религиозную культуру Русской Православной Церкви и о борьбе с ней епископата 1940–1950-х гг. рассказано в нашей книге «В поисках “безгрешных катакомб”. Церковное подполье в СССР». — М.: Издательский Совет Русской Православной Церкви, издательство «Арефа», 2008.)

Таким образом, околоправославные новые религиозные движения имеют в России уже более, чем 100-летнюю историю. Среди основных причин их появления необходимо выделить две.

Во-первых, ускоренная экономическая и социальная модернизация России, начатая императорским правительством в XIX веке и продолженная большевиками в ХХ векe, на которую болезненно реагировали широкие слои верующих, прежде всего — крестьян, поскольку ускоренная модернизация разрушала (и в конце концов разрушила) их традиционный жизненный уклад; их антимодернизационный пафос особенно последовательно выразился в религиозно окрашенном поведенческом изоляционизме.

Во-вторых, ослабление в условиях гонений учительной деятельности Русской Православной Церкви, которая не имела возможности последовательно и терпеливо разъяснять церковное учение и пресекать влияние «катакомбной» субкультуры на свою паству.

Таким образом, сегодняшняя активизация эсхатологических околоправославных групп, «борцов с ИНН» и им подобных ставит новые задачи и перед российским государством, и перед Церковью. В первом случае речь очевидно должна идти о смягчении социально-экономической и социально-психологической обстановки в стране, а во втором — об активизации церковной проповеди.