В память о Сергее Аверинцеве
21 февраля скончался выдающийся ученый-филолог Сергей Сергеевич Аверинцев. «Церковный вестник» публикует воспоминания о нем известного французского литературоведа, профессора славистики Женевского университета Жоржа Нива и почетного настоятеля храма прпп. Зосимы и Савватия Соловецких в Гольянове (Москва) протоиерея Владимира Тимакова. Увидеть Сергея Аверинцева, услышать его высокий, чуть дребезжащий голос, следить за его неожиданной жестикуляцией — всегда было удивительно, пленительно, всегда выталкивало из обычных критериев жизни. Когда я впервые встретил его в конце 70-х годов в составе одной из советских делегаций в Париже, это было сногсшибательным переживанием: как могла советская власть воспитать, допустить и даже выставлять за границей столь чужого ей человека?
Всегда в нем, вокруг него был элемент чудачества и просто чуда. Он не скрывал, что он христианин. На какие бы темы он ни выступал — будь то его любимая Византия, русская поэзия, русская мысль или английская литература, — всегда в этом ощущался элемент веры, поиск сочетания христианства с культурой. А ведь этот подвижник — борец за связь христианства с культурой — вышел из враждебной христианству советской богоотрицающей научной среды и из замкнутого в себе (по совершенно понятным причинам) православия, находившегося в плену атеистической власти. И при этом он смело брался за проблемы, которые и на свободном Западе казались нам трудными: сочетания веры христианской с современным миром.
На мой взгляд, нет лучшего введения в образ мышления Сергея Аверинцева, чем подготовленный им сборник «Многоценная жемчужина» — антология литературного творчества сирийцев, коптов, ромеев первого тысячелетия н. э. (1996). С опаской открываешь, боясь столкнуться с избыточной и тяжелой эрудицией чужих и к тому же чрезмерно суровых старцев. Но открывается дверь в мир христианских слез, и автор дает нам понять, почему суровые отцы Египта и Древней Сирии покорили столько сердец и умов и, собственно говоря, победили греческое влияние, затмили блестящую Александрию.
Аверинцев — историк религий, он знает все тексты древних восточных христиан, древней Индии, всех религий Эдема, то есть Междуречья. Победа «сирийского и коптского слова» над эллинизмом, высвобождение ветхозаветного канона из иудейского контекста, победа простоты Евангелия (и арамейского простого стиля) над греческим изяществом — показаны Аверинцевым с умом, фантастической эрудицией и, главное, сердечно. Возникает образ почти «каламбурной» проповеди (по-арамейски) Христа. Суровый Ефрем Сирин становится чуть ли не жонглером словесным перед Господом Богом. И, к нашему удивлению, возникает сквозная серебряная нить христианства (если мне позволено так выражаться) от 130-го псалма Давида («Душа моя была во мне, как дитя, отнятое от груди»), через Евангелие и призыв Иисуса к детям, тексты «беднячка» Франциска Ассизского, традиции «умилительной» литературы, жалобных и духовных стихов русских странников — до известных слов Зосимы у Достоевского. Дар слез, тоска этих заунывных «околохристианских» песен — живая линия преемственности не богословской, а эмоциональной, глубинной. И тот, кто слушал вдохновенное чтение Сергеем Сергеевичем его собственных духовных стихов, конечно, подумает, что он и себя вписывал в эту традицию «Poverello» Ассизи, связанную с даром «слезности». Как странник-калека, он начинал жалобным голоском свой плач в стихах, голос повышался, крепчая, и в ресторане или в трамвае (Женевы, Парижа или Москвы) все оборачивались и с недоумением смотрели на странного трубадура.
Он был абсолютно своим человеком во всех домах европейской культуры. Но всю жизнь был и оставался православным, являясь носителем православия открытого, щедрого, призванного оцерковлять весь мир, но не преодолевая его, а одаривая смыслом.
Он прекрасно знал французскую культуру. Но особенно нежно любил, знал и понимал, как никто, католического поэта Шарля Пеги. Бесконечные повторы Пеги, великие «ектении» поэта, погибшего на фронте в Первую мировую войну, он знал наизусть. А немного найдется французов, которые знают наизусть хотя бы одно-два стихотворения Пеги.
Переводы Сергея Аверинцева сами по себе — подвиг. Сочетание такой беспредельной эрудиции, такой памяти, такой огромной учености с «даром слез» было воистину абсолютным исключением. И на Западе очень много тех, кто благодарен Богу за этот подарок — Сергея, Божия человека. Ибо он был нужен нам не менее, чем России.
|
